Уха таёжная и степная

Разницу можно понять, только попробовав оба блюда

Раннее утро над Ангарой. Туман. Прямо над серединой таёжной реки разносится запах свежесваренной ухи.

Полтора часа назад мы вышли вверх по Ангаре от Богучанской ГЭС. Меня встретил капитан катера Василий Иванович. А я уже весь в предвкушении скорого угощения. Капитан – опытный рыбак, и я знаю, что перед каждым рейсом он добывает щуку. Через пару часов после отправления, когда солнце только показывается на востоке и Ангару покрывает туман, он останавливает машину на середине реки и бросает в воду якорь – тяжеленное звено тракторной гусеницы.

Мы идём на камбуз – на корме под навесом стол и скамейки, а в машинном отделении у самого входа установлена газовая плита на две конфорки. Под еле слышный плеск волн, приглушённый туманом, мы, оберегая тишину, молча разделываем рыбу, чистим картошку и лук. Щука большая, её хватит и на уху, и на жаркое.

Через несколько минут уже закипает аппетитное варево и нежнейшее мясо шипит на чугунной сковороде. Пока еда готовится, можно немного порыбачить и наловить вёртких хариусов, которые пойдут на ужин. В такие моменты уже не важно, откуда и куда мы добираемся. Есть только здесь и сейчас.

– А вот когда мы пару раз с друзьями ездили на рыбалку, то уху варили немного иначе, – нарушаю я туманное безмолвие. – Мы туда кроме картошки и лука ещё добавляли морковь и перловку, а ещё выливали немного водки и гасили в уже почти готовом блюде горящую головню… Получалось вкусно.

Капитан только хмыкает. Он знает, что родом я из степного Забайкалья, и потому относится к такому рецепту с сомнением. А я вспоминаю ту замечательную уху с перловкой. Именно с перловкой, потому что правильная уха варится вовсе не с рисом, который разваривается, превращая суп в кашу. Да, ложка должна в ухе стоять, но не поэтому.

Так же, как и перловка, нужна ухе и водка. Вкуса и запаха её не почувствуется, зато кусочки картошки и морковки, даже в сваренном виде, будут сохранять такую форму, будто их только что нарезали. Помню, как бабушка добавляла рюмку «беленькой» в тесто для хвороста, отчего сладость оставалась хрустящей даже через день.

Занятый такими мыслями, я не поймал ни одной рыбы.

За роскошным завтраком, запах которого вывел бы из равновесия любого рыбака на берегу или охотника, подстерегающего добычу, мы проводим ещё час. Меня он тоже выводит из равновесия. Мои светлые воспоминания о степной ухе меркнут.

Тем временем солнце уже встало и начинает пригревать, туман рассеялся, река засверкала. Василий Иванович поднимает якорь и турбина взрёвывает.

Место за штурвалом занимаю я. Основная задача – держать курс и обходить островки плавучих водорослей, которые могут попасть в турбину и засорить её. Сквозь рябь их плохо видно, и Василий Иванович идёт на нос. Я сразу теряю половину видимости из-за его широкой спины, но это неважно, он смотрит вперёд сам и указывает руками направление. Мне остаётся только лихо крутить руль и, не сбавляя хода, петлять по реке.

Прошли. Начинается узкий участок между скал, мне самому не пройти пороги. Капитан занимает своё место, но он не только ведёт машину, а ещё успевает высматривать уток и сохатых на берегу.

– Тут сохатые переплывают Ангару в период гона. А вот тут выходят на водопой. Даже при шуме приближающегося катера они не прячутся в заросли. Развернутся к лесу и вроде бежать собираются, а всё равно любопытно им бывает. Стоят, высматривают, что там такое по реке идёт, – кричит мне Василий Иванович.

Путь становится веселее, катер идёт очень резво. Выхожу на палубу, от ряби в глазах хочется спать. И вдруг вижу, как из машинного отделения валит едкий белый дым, разносится резкий запах дизельного топлива.

– Глуши машину, Василий Иваныч! Горим! – кричу я капитану.

Мы несёмся с ним на корму. По пути падаем на ставшей вдруг очень скользкой палубе. Оказалось, что топливный шланг лопнул, и солярка стала капать на горячий двигатель. Она не загорелась только чудом, но начала сильно испаряться и, вылетая через вентиляционные решётки, оседать на палубе. Подходы к машинному отделению моментально стали катком.

Капитан начал устранять поломку, а меня вооружил ведром, щётками и полной бутылкой моющего средства. Без него смыть солярку с металлической палубы было попросту невозможно. Чуть меньше часа ушло на починку, а я всё ещё оттирал палубу мыльной пеной. Вокруг катера расплывалось мыльно-топливное пятно. Подгадили мы в тот день тайге!

– Ну, пожарный, вовремя тревогу поднял! Благодарность тебе объявляю! Полыхнул бы сейчас катерок. Нам-то ладно, не померли бы, зато потом мне красить борта пришлось бы, а ты поди дождись, пока краска осенью в сырости высохнет! А ушица-то недоеденная ещё жирнее стала, солярка даже в ней, да и попахивает изрядно, такой теперь только трактор кормить, – вздыхает капитан.

Тронулись в путь. Капитан повёл машину, а я остался отмывать остатки топлива. Набирать воду на ходу оказалось делом интересным. Привязанное верёвкой ведро надо было забрасывать подальше вперёд, оно должно было успеть наполниться, а я – вовремя вытянуть его из воды. Ведь если в движении просто спустить ведро за борт, то есть риск свалиться за ним в воду. Ну или руку дёрнет так, что мало не покажется. Пару раз я не вывалился только чудом, а руки на следующий день хотели отвалиться.

Прибыли домой уже в темноте. От обоих запах такой, будто мы основательно выкупались в дизтопливе.

Василий Иванович крепко пожал мне руку:

– Отмыл всё, как на морфлоте! Теперь мне твоими стараниями ни красить, ни мыть ничего не надо! Поеду на охоту или рыбалку, обязательно возьму тебя с собой. И, так уж и быть, позволю тебе, сухопутному степняку, приготовить уху самому так, как ты мне рассказывал. Посмотрим, будет ли она лучше моей!

Сергей Михалёв